С каждым именем Один становился все слабее. Он бросился на фигуру, едва различимую истинным зрением, но мысль-меч рассекла только воздух. В рядах за ним упал человек. Другой шагнул вперед, чтобы занять его место.
Безымянный ударил в свою очередь. Рунный посох лишь мазнул по запястью, но запылал, как раскаленное железо. Сила удара заставила наполовину оглушенного Одина растянуться на песке.
Один встал, потирая запястье.
— Ты стал сильнее, — спокойно заметил он, перехватывая мысль-меч невредимой рукой.
— Жаль, не могу того же сказать о тебе, — ответил Безымянный.
Один сделал ложный выпад, парировал, ударил. Меч в его руке мелькнул быстрее ветра, но взмаха рунного посоха хватило, чтобы отвести его, и оружие, не причинив вреда, отлетело в сторону, расколов землю там, где опустилось, и оставив воронку шесть футов глубиной.
Вновь вспыхнул рунный посох. Один попытался увернуться, но Безымянный оказался быстрее. Конец посоха лишь чуть коснулся его колена, и Одноглазый упал, покатился, тут же бросил Юр одной рукой. Когда рунный посох снова ударил — на этот раз в голову, — то отскочил, и Один бросил Тюр в нападающего.
В рядах экзаменаторов упал еще человек и растворился в пустынном воздухе, как клочок дыма. Но Безымянный стоял невредим, сильнее, чем когда либо, с триумфальной улыбкой на резких чертах.
Один снова ударил со всей силой отчаяния. В толпе упал очередной экзаменатор, но Безымянный быстрее змеи ударил в ответ и на этот раз попал по плечу.
Это было слабое место, едва оправившееся после арбалетной стрелы, и Один тяжко рухнул под ударом. Он откатился подальше, бросил Тюр левой рукой и с трудом поднялся на ноги.
Тюр ударила Безымянного прямо между глаз.
Один отшатнулся, чтобы поглядеть на результат.
В рядах группа экзаменаторов испарилась как дым, а остальные сомкнулись, чтобы занять их место. Один не заметил этого, зато он видел, как стрела пронзила насквозь воздушную фигуру Безымянного и бесплодно распылила свои чары в мертвом воздухе.
Безымянный сухо засмеялся.
Река Сон набухла и поднялась.
Один вновь мрачно вытащил мысль-меч.
На дальней стороне поля брани ваны слышали Безымянного. Каждый слог доносился до них, когда десять тысяч голосов повторяли слова:
Начинается, подумал Хеймдалль. Восемь против множества…
Он шагнул к рядам людей. На этот раз никто не следил за ним. Все взоры были прикованы к одной точке, все спины были повернуты; он чувствовал глубину их концентрации. Дул сухой ветер, наполненный пылью, но никто даже не прикрыл глаз. Из растущего вихря в тучах цвета воронова крыла лилось ослепительное сияние цвета свежей крови.
Хеймдалль поклялся Одину, что не пойдет за ним. Какая мука! Но клятва есть клятва. Однако, подумал он, никакой клятвы насчет мертвецов, которые стоят так равнодушно, так явно погружены в размышления, глядя на сражение на берегу реки, он не давал.
Хеймдалль чувствовал мощь их гимна и знал, что для Одина каждое слово — удар. Хорошо бы разорвать их Общение, подумал он, и хотя бы на мгновение остановить проклятый речитатив.
Хеймдалль выстрогал мысль-стрелу из руны Хагал и метнул ее в ближайшую колонну.
Ничего не произошло, никто не упал.
Фрей присоединился к нему с мыслью-мечом в руке, но клинок Жнеца оказался не более эффективен, чем его собственное оружие, и прошел сквозь ряды, как сквозь дым.
Он позвал Скади, затем Ньёрда, но ни мысль-хлыст, ни трезубец не преуспели, равно как и огненные руны, ледяные руны или руны победы. Уши мертвых остались глухи даже к самой могущественной музыке Браги, глаза мертвых остались слепы даже к самым соблазнительным чарам Фрейи. Они непреклонно продолжали нараспев читать тайные имена Отца богов:
В общем оцепенении и атаке Слова лишь через двенадцать строф ваны сообразили, что пастор и его подмастерье — не говоря уже о фермере, женщине и пузатой свинье — пропали.
Один знал, что битва почти окончена. Раз за разом он бил, истекая кровью из дюжины ран, но Шепчущий оставался невредим. Зато его удары прорубили узкую просеку в безмолвных войсках Ордена. Но едва кто-то падал, другой занимал его место, и жуткое Общение не прерывалась. Одноглазый сражался, как загнанная в угол крыса, но в глубине души начинал верить, что противник непобедим.
Силы Генерала подходили к концу. Каждое имя, каждый гимн врезались глубже предыдущих. Его чары истощились, правая рука безвольно повисла, от мысли-меча остался лишь осколок. Один сотню раз ударил Безымянного, но ни разу не оставил на нем даже царапины.
Скорее наоборот, тот становился сильнее во время боя, его обличье приобретало форму, так что даже слепой Один почти начал различать его лицо под капюшоном отшельника, очертания рта, ум в глазах. А его цвета — конечно, ему был знаком ржаво-красный след, переходящий по краям в ярко-рыжее пламя…
И все же Слово еще не умело творить плоть. Один знал, что обличье врага может обладать властью здесь, в Землях мертвых, но, чтобы завоевать миры, оно нуждалось в костях, и мышцах, и живой плоти…
Жизнь за жизнь.
Его плоти. Его костях.
— Так вот чего ты хотел, Мимир, старина? Надеюсь, тебе понравится, — сказал Один. — Лично мне это тело уже поднадоело.
Безымянный сухо засмеялся.
— О нет, — ответил он. — Твое тело мне не подходит. О нет. Совсем не подходит. Сотню лет назад еще куда ни шло, но сейчас оно слишком изношено, чтобы мне был от него прок. Нет, мне просто хотелось развлечься, дружище, потому что я терпеть не могу, когда старые счета остаются неоплаченными.
Он поднял посох, чтобы снова ударить. Один резко откатился с его пути, не обращая внимания на боль в раненом плече.
— Тогда кто у тебя на уме? — спросил он. — Здесь Земли мертвых, если ты не заметил…
И внезапно до него дошло.
Жизнь за жизнь.
Без тела (или хотя бы головы) враг никогда не покинет царства Хель, и если он стремится завоевать миры…
Жизнь за жизнь.
Жизнь Мэдди.
Он разгадал план Безымянного и в ярости и отчаянии ударил противника, который играючи ушел от атаки. Один упал на одно колено…
Безымянный легко парировал удар.
— Так вот чего ты хотел с самого начала, — выдохнул Один с новым ударом. — Возродиться в живой плоти, восстановить Асгард и самому править им. Стать Моди, украсть и присвоить ее чары, исполнить пророчество, которое тебе пришлось сделать…
— Ну наконец-то, — похвалил Безымянный. — Ты всегда медленно соображал. Что ж, старина, ты знаешь поговорку. Никогда не верь оракулу.
И они перешли к последней строфе. Тридцать три строфы были начертаны под именем Одина Всеотца в Книге Взываний. Десять тысяч голосов повторяли последнее двустишие.